— Тогда порядок, сынок. Договорились. Теперь слушай, что делать дальше. Возвращайся н своему дядюшке и прежде, чем он на тебя накинется, сразу говори, что ты пришел к нему с деловым предложением. Говори _ и держись, как мужчина. Скажи, что будешь выплачивать ему семьдесят пять центов в' неделю за содержание собаки.
— Но мой дядя не нуждается в этих центах, мистер Кемп, — беспокойно произнес Люк.
— Конечно, не нуждается, — согласился старик. — Все дело в принципе, понимаешь? Держись уверенно. Запомни — он ничего не имеет против собаки. Ну, отправляйся, сынок. Расскажешь, как пойдет дело, — добавил он с улыбкой. — Если я хоть немного знаю твоего дядюшку, то, мне сдается, сделка состоится.
— Я постараюсь, мистер Кемп, — сказал Люк. — Большое спасибо.
Но никакой уверенности в себе Люк не чувствовал, так как, хотя и знал, что мистер Кемп был мудрым и честным человеком, он просто не мог поверить, что какие-то семьдесят пять центов в неделю остановят дядюшку, такого важного человека.
— Давай, Дан, пошли, — позвал Люк и медленно, полный тревоги, направился к дому дядюшки.
Когда они поднимались по тропинке к дому, из открытого окна послышался крик тетушки:
— Генри, Генри, о боже! Это Люк с собакой!
В десяти шагах от веранды Люк остановился и со страхом стал поджидать, когда выйдет дядя. Дядюшка прямо-таки выскочил на веранду, но, увидев Люка и колли, остановился, словно наткнулся на преграду, побледнел и замер с отвисшей челюстью.
— Люк, — прошептал он, — ведь на шее собаки висел тяжелый камень.
— Я вытащил Дана из омута! — волнуясь произнес Люк.
— Так, понятно, — пробормотал дядюшка Генри, постепенно лицо его обрело прежний цвет. — Значит, вытащил, да? — спросил он, смущенно поглядывая на пса. — Ты не должен был этого делать. Видишь ли, я приказал Сэму, чтобы он убрал Дана.
— Дядя Генри, одну минутку, — сказал Люк, стараясь не запинаться. Он обрел уверенность, как только на веранде появилась тетушка Элен, потому что глаза ее, казалось, источали нежность, и решительно продолжал: — Я хочу сделать вам, дядя Генри, деловое предложение.
— Что такое?! — непонимающе спросил дядюшка Генри, все еще не преодолев смущения при виде мальчика и колли.
— Деловое предложение, — выпалил без запинки Люк. — Я знаю, что Дан не стоит того, чтобы вы кормили его. Я полагаю, что он вряд ли кому-нибудь нужен, кроме меня. Поэтому я буду выплачивать вам семьдесят пять центов в неделю за его содержание, вот!
— Что это значит? — спросил дядюшка Генри, смутившись больше прежнего. — А кто же тебе каждую неделю будет давать по семьдесят пять центов?
— Я каждый вечер стану загонять коров для мистера Кемпа.
— О боже, Генри, — взмолилась тетушка Элен. — Разреши ему держать собаку! — И она убежала в дом.
— Чтоб я не слышал подобных разговоров, — бросил дядюшка Генри ей вслед. — К этому надо подойти разумно! — Но сам он был потрясен, словно над ним нависла какая-то беда, уничтожившая всю его самоуверенность. Медленно усевшись в качалку и потирая рукой свое массивное лицо, он уже готов был сказать: «Ну ладно, оставляй собаку», — но вдруг устыдился, что стал слабым и сентиментальным. Дядюшка Генри не желал сдаваться. Он отчаянно пытался обернуть возникшие у него эмоции и чувства в нечто стоящее и здравое, чтобы хоть как-то оправдать случившуюся с ним беду. Он раскачивался и размышлял. Наконец на его лице появилась улыбка. — А ты, Люк, ловкий плутишка, — медленно изрек он. — Не представляю, как ты до этого додумался? Я, кажется, приму твое предложение.
— Ура! Спасибо, дядя Генри!
— Я приму твое предложение, так как думаю, что ты извлечешь из этого кое-какой урок, — продолжал дядюшка назидательно.
— Да, дядя Генри.
— Ты узнаешь, во что обходится бесполезная роскошь даже для самых ловких и умных людей.
— А мне все равно.
— Ну, рано или поздно тебе придется научиться кое-чему. Думаю, научишься, потому что в тебе, похоже, есть деловая жилка. Мне нравится, что она в тебе есть. Окэй, сынок, — сказал он и, вздохнув с облегчением, направился в дом.
— Ну, что ты скажешь на это, Дан? — нежно прошептал Люк, повернувшись к собаке.
И сидя на ступеньках крыльца рядом с колли и слушая, как дядюшка Генри разговаривал с женой, он почувствовал прилив ликования. Затем постепенно ликование сменилось изумлением: почему, каким образом мистер Кемп так прекрасно понимает дядюшку Генри? И он размечтался о том дне, когда станет таким же мудрым, как старый мистер Кемп, и научится распознавать людей. А, может, подумал Люк, он уже перенял кое-что от своего дядюшки, именно то, чему он должен был у него научиться, как этого хотел его отец.
Положив голову на шею собаки, Люк горячо поклялся себе, что кем бы он ни был, у него всегда будут деньги, чтобы с их помощью уберечь от практичных людей все, что по-настоящему дорого в этом мире.
Начало карьеры
В тот вечер, как всегда, Генри Форбс отрабатывал свои часы за пианино в таверне отеля «Клермонт». В зале густо сидели за столиками и тянули спиртное со своими разодетыми женщинами завсегдатаи заведения: биржевые маклеры, финансисты, политиканы, бизнесмены от спорта. Несколько минут назад к маленькому зеленому пианино подошел со своей девушкой высокий добродушный парень, служащий страховой компании, и Генри разрешил им ради забавы сыграть несколько мелодий, а потом снова сел сам и прошелся рукой по всей клавиатуре. Подняв голову, он увидел, что прямо на него, прильнув к пианино, смотрит расплывшаяся в улыбке девушка.
На вид ей было лет восемнадцать — стройная, высокая, одета в простенькое черное платье, дополнявшееся маленькой черной шляпкой с вуалью; когда она вышла из-за пианино, чтобы заговорить с ним, он увидел ее красивые ноги и обратил внимание, что держится она весьма непосредственно.
— Я сестра Томми Гормана, — сказала она, продолжая улыбаться.
— Ну-у, не может быть, вы…
— Конечно, я и есть та самая Джин, — сказала она.
— Какими судьбами? Откуда?
— Из Буффало, — ответила Джин. — Томми сказал, чтобы я сразу же повидалась с вами.
Томми Горман был его закадычным другом, он почти каждый вечер захаживал в таверну, чтобы повидаться с Генри, а потом, заболев туберкулезом, вынужден был податься в родной город. Пожалуй, не было ничего удивительного в том, что сейчас перед ним сестра его приятеля. Генри принес стул и усадил ее рядом с собой. Он сразу же понял, что Томми, вероятно, превозносил его до небес и выдавал за весьма популярную личность. Ей было известно, что он, Генри, знает в городе всех, что влиятельные дельцы от спорта, вроде Джейка Сол-лоуэй, часто подсказывают ему, на каких лошадей ставить и что такой человек, как Эдди Конвей, который ворочает почти всеми делами городского муниципалитета и является одним из владельцев этого отеля, называет его по имени. Мало того, Томми объяснил, что игра на пианино в таверне не самое важное в его работе; главное в том, что, сталкиваясь каждый вечер с большими людьми, он, Генри, в любое время может завести связи и получить работу от какой-нибудь политической партии или место в конторе биржевого маклера.
И что смешнее всего — она, казалось, сразу же привязалась к нему; глаза ее ярко блестели, и когда он наблюдал, как она вертела по сторонам головой и рассматривала важных посетителей, он просто не мог сказать ей, что хозяин таверны давно уже решил выбросить отсюда пианино и что через две недели он останется без работы.
Она сидела рядом с ним, а он время от времени показывал ей посетителей, о которых она, возможно, читала лишь в газетах. Он рассказывал ей о них со столькими подробностями, как будто они были его старыми друзьями, хотя с каждым упомянутым именем Генри чувствовал себя все более одиноким и ненужным.
— Видишь, тот, в очках в роговой оправе, — это Томпсон. Секретарь мэра, — пояснил он. — А это — Билл Генри, во-о-н там. Продюсер. Славный малый. — Потом он приподнялся со стула.
— Ну, гляди-ка, здесь сам Эдди Конвей, — сказал Генри. Он вдруг оживился, так как крупный, холеный ирландец с крючковатым носом, выпученными голубыми глазами и огромным животом заметил, как Генри указывал на него пальцем. Конвей улыбнулся, а потом едва заметным жестом руки ответил на приветствие Генри.
— Он ваш приятель? — спросила Джин.
— Ну, конечно. Разве вы сами не видели, — ответил он. Но сердце его отчаянно колотилось — сейчас, впервые за все время его работы, Эдди Конвей одарил его своим вниманием. И теперь ему казалось, что перед ним открылся тот мир, куда может привести его нынешняя работа; он начал говорить без умолку, рассказывая подробности об Эдди Конвее, но все время его не покидала мысль: вот было бы здорово, если бы он мог подойти к Конвею и услышать от него хотя бы словечко, и если ему нельзя подыскать место посолиднее, то на худой конец он сохранил бы нынешнюю работу.
